Неточные совпадения
Русская интеллигенция, освобожденная от провинциализма, выйдет, наконец, в
историческую ширь и туда понесет свою жажду
правды на земле, свою часто неосознанную мечту о мировом спасении и свою волю к новой, лучшей жизни для человечества.
Когда в
исторической перспективе начинают говорить и писать об умерших дурно и даже считают долгом так говорить во имя
правды, то потому, что умерший тут возвращается к земной истории, в которой добро перемешано со злом, свет с тьмой.
Закончу это
историческое введение словами св. Александра Невского, которые можно считать характерными для России и русского народа: «Не в силе Бог, а в
правде».
Повсюду и всегда Толстой изображает
правду жизни, близкую к природе,
правду труда, глубину рождения и смерти по сравнению с лживостью и неподлинностью так называемой «
исторической» жизни в цивилизации.
Он,
правда, искал
исторического величия, что не есть характерное русское свойство.
Гуманизм должен быть преодолен (Aufhebung), но не уничтожен, в нем была
правда и иногда большая
правда по сравнению с неправдой
исторического христианства, в нем была великая
правда против бестиализма [Макс Шелер ошибочно противополагает христианство и гуманизм (гуманитаризм), который связывает с ressentiment (злопамятство), см. его «L’homme du ressentiment».].
Обиженная невинность, пленники у внешнего зла, порабощенные чуждой нам стихией, от которой освобождаемся в
историческом процессе, или мы преступники перед высшей
правдой, грешники, порабощенные внутренней для нас силой зла, за которую мы сами ответственны?
И вот человечество в
исторических своих путях должно было пройти безрелигиозный гуманизм, чтобы наступили времена религии богочеловечества, чтобы открылась человечеству религиозная
правда о его окончательной земной судьбе.
Оккультические кружки, оторванные от
правды Вселенской Церкви, не служащие
исторической судьбе народов, варящиеся в собственном соку, мельчают и вырождаются.
— Ах, да не все ли равно! — вдруг воскликнул он сердито. — Ты вот сегодня говорил об этих женщинах… Я слушал…
Правда, нового ты ничего мне не сказал. Но странно — я почему-то, точно в первый раз за всю мою беспутную жизнь, поглядел на этот вопрос открытыми глазами… Я спрашиваю тебя, что же такое, наконец, проституция? Что она? Влажной бред больших городов или это вековечное
историческое явление? Прекратится ли она когда-нибудь? Или она умрет только со смертью всего человечества? Кто мне ответит на это?
А так как процесс нарастания
правды трудный и медлительный, то встречаются поколения, которые нарождаются при начале битья, а сходят со сцены, когда битье подходит к концу. Даже передышкой не пользуются. Какой горькой иронией должен звучать для этих поколений вопрос об
исторических утешениях!
В произведениях
исторического характера
правда должна быть фактическая; в беллетристике, где происшествия вымышлены, она заменяется логическою
правдою, то есть разумной вероятностью и сообразностью с существующим ходом дел.
Правда, что
исторические законы и здесь те же самые, но разница в расстоянии и размере.
Митрополит Евгений в «Словаре светских писателей» (ч. 1, стр. 117, Снегир. изд.) говорит,
правда, что Богданович только участвовал в издании «Вестника» в продолжение шестнадцати месяцев с начала издания, но и этому трудно поверить после статьи в 7 № «Вестника» на 1778 год «Об
историческом изображении России», соч.
Правда, в язычестве ничего нельзя найти в чистом и неискаженном виде, без преломления через многие призмы, но при этом в нем есть софийная полнота, не выявленная еще и в
историческом христианстве (хотя, конечно, только в нем она и содержится в своем чистом виде).
Правда, и в
историческом времени есть возвращение и повторяемость, могут быть установлены сходства.
Есть вечная
правда в критике
исторического общества у таких людей, как Л. Толстой, как Ибсен.
Я опять почувствовал изначальную
правду толстовского отношения к ложной романтике
исторических ценностей.
Смерть личная и смерть мировая, как и смерть наций и цивилизаций, как и смерть
исторических форм государства, общества и бытового уклада, означает катастрофическое напоминание смысла и
правды о том, что они не исполнены и искажены.
Толстой был пробудителем христианской совести в закостенелом христианском мире и что в его критике
исторического христианства было много
правды.
Русский коммунизм, если взглянуть на него глубже, в свете русской
исторической судьбы, есть деформация русской идеи, русского мессианизма и универсализма, русского искания царства
правды, русской идеи, принявшей в атмосфере войны и разложения уродливые формы.
В 1864 году, во время работы над «Войной и миром», Толстой пишет Софье Андреевне: «Ты, глупая, со своими неумственными интересами, мне сказала истинную
правду. Все
историческое не клеится и идет вяло». В 1878 году он пишет Фету: «Прочтя ваше стихотворение, я сказал жене: «стихотворение Фета прелестно, но одно слово нехорошо». Она кормила и суетилась, но за чаем, успокоившись, взяла читать и тотчас же указала на то слово, которое я считаю нехорошим: «как боги».
Дух символически воплощается в иерархической власти, в
исторических телах, в авторитете и дух реально воплощается в
правде, в освобождении человека от рабства, в творчестве и т. д.
Символизация священного в социальной жизни (священность монархической власти, священность нации, священность собственности, священность
исторической традиции) не спасает, спасает лишь реализация, т. е. осуществление
правды в отношениях человека к человеку, «я» к «ты» и к «мы», осуществление общности, братства людей.
Но выше корыстного блага людского должна быть поставлена
правда духовной жизни, без которой нет человека, нет в нем образа Божьего, нет народа с великой
исторической судьбой.
В этом сказывается исконная русская вера в чудодейственный скачок, которым достигается социальная
правда и социальное благо без
исторического труда и длительных усилий.
Можно признавать некую
правду социализма, но в данный
исторический час я буду за всякую партию и за всякий класс, которые будут настроены патриотически и национально, будут спасать родину от гибели.
Нравственное влияние Дидро и Вольтера на Екатерину немало содействовало прекращению преследований: она едва подписала указы о возвращении раскольникам утраченных предками их гражданских прав и естественного права свободной совести, как писала уже следующие строки к фернейскому пустыннику, оратору европейских дворов и князю философов XVIII века: «терпимость всех вер у нас законом уставлена, следовательно, гонение запрещается;
правда, есть у нас такие исступленники, кои, по неимению гонения, сами себя сожигают, но если бы подобные им, находящиеся в других государствах, делали то же, то бы сие не только что большого зла не сделало, но еще бы более доставило свету спокойствия, и Колас не был бы колесован» [«
Историческая и философическая переписка императрицы Екатерины II с Вольтером».